Поселись там, где поют: кто поет, тот худо не думает.
Лучше договориться на берегу реки.
Глупая голова самые быстрые ноги погубить может.
Путешествующий глупец лучше сидящего на месте мудреца.
Корень жизни добудешь ценой жизни.
ВЛАДИМИР КЛАВДИЕВИЧ АРСЕНЬЕВ В своих этнографических исследованиях В.К.Арсеньев основное внимание уделял орочам и особенно удэгейцам. Он изучил их язык, записал сказания, предания, легенды, изучил и описал семейный уклад, религиозные отправления, жизненные и хозяйственные устои стойбищ. Им была издана небольшая книга "Лесные люди удэгейцы", он же был консультантом одноимённого документального фильма, снятого в 1928 году.
Из статьи Н.Е.Кабанова "Путешественник, учёный, писатель" ПО УССУРИЙСКОМУ КРАЮ
Глава 27
К ИМАНУ (отрывок)
За день нам удалось пройти около 15 километров. В сумерки стрелки заметили в стороне на протоке одинокую юрту. Дым, выходящий из отверстия на крыше, указывал, что в ней есть люди. Около неё на стойках сушилось множество рыбы. Юрта была сложена из кедрового корья и прикрыта сухой травой. Она имела 3 метра в длину и 1,5 метра в высоту. Вход в неё был завешен берестяным пологом. На берегу лежали две опрокинутые вверх дном лодки: одна большого размера, с каким-то странным носом вроде ковша, другая — лёгонькая, с заострёнными концами спереди и сзади. Русские называют её оморочкой. Когда мы подошли поближе, две собаки подняли лай. Из юрты вышло какое-то человекоподобное существо, которое я сперва принял было за мальчишку, но серьга в носу изобличала в нём женщину. Она была очень маленького роста, как двенадцатилетняя девочка, и одета в кожаную рубашку длиной до колен, штаны, сшитые из выделанной изюбриной кожи, наколенники, разукрашенные цветными вышивками, такие же расшитые унты и красивые цветистые нарукавники. На голове у неё было белое покрывало. Карие глаза, расположенные горизонтально, прикрывались сильно развитой монгольской складкой век, выдающиеся скулы, широкое переносье, вдавленный нос и узкие губы — всё это придавало её лицу выражение, чуждое европейцу: оно казалось плоским, пятиугольным и в действительности было шире черепа. Женщина с удивлением посмотрела на нас, и вдруг на лице её изобразилась тревога. Какие русские могут прийти сюда? Порядочные люди не пойдут. "Это — чолдоны", — подумала она и спряталась обратно в юрту. Чтобы рассеять её подозрения, Дерсу заговорил с ней по-удэгейски и представил меня как начальника экспедиции. Тогда она успокоилась.Этикет требовал, чтобы женщина не проявляла шумно своего любопытства. Она сдерживала себя и рассматривала нас тихонько, украдкой.
Юрта, маленькая снаружи, внутри была ещё меньше. В ней можно было только сидеть или лежать. Я распорядился, чтобы казаки ставили палатки. Переход от окитаенных тазов на берегу моря к тазам, у которых ещё сохранилось так много первобытного, был очень резок. Женщина молча принялась готовить ужин. Она повесила над огнём котёл, налила воды и положила в него две большие рыбины, затем достала свою трубку, набила её табаком и принялась курить, время от времени задавая Дерсу вопросы.
Когда ужин был готов, пришёл сам хозяин. Это был мужчина лет тридцати, сухощавый, среднего роста. Одет он был тоже в длинную рубашку, подвязанную пояском так, что получался напуск в талии. По всему правому борту рубашки, вокруг шеи и по подолу тянулась широкая полоса, покрытая узорными вышивками. На ногах у него были надеты штаны, наколенники и унты из рыбьей кожи, а на голове белое покрывало и поверх него маленькая шапочка из козьего меха с торчащим кверху беличьим хвостиком. Красное, загорелое лицо, пестрота костюма, беличий хвостик на головном уборе, кольца и браслеты на руках делали этого дикаря похожим на краснокожего. Впечатление это ещё более усилилось, когда он, почти не обращая на нас внимания, сел у огня и молча стал курить свою трубку.
Этикет требовал, чтобы гости первыми нарушили молчание. Дерсу знал это и потому спросил его о дороге и о глубине выпавшего снега. Разговор завязался. Узнав, кто мы и откуда идём, удэгеец сказал, что ему известно было, что мы должны спуститься по Иману, — об этом он услыхал от своих сородичей, живущих ниже по реке, — и что там, внизу, нас давно уже ожидают. Это известие очень меня удивило. Вечером жена его осмотрела нашу одежду, починила её, где надо, и взамен изношенных унтов дала новые. Хозяин дал мне для подстилки медвежью шкуру, сверху я покрылся одеялом и скоро уснул.
В К. Арсеньев (в середине) с удэгейцами в национальных костюмах
АЛЕКСАНДР ФАДЕЕВ. "ПОСЛЕДНИЙ ИЗ УДЭГЕ" Я счел себя вправе при изображении народа удэге использовать также материалы о жизни других народов. А.А.Фадеев В романе А.Фадеева "Последний из удэге" рассказывается о становлении Советской власти на Дальнем Востоке в годы гражданской войны. Герои романа проходят "университеты партизанской борьбы". В революционном водовороте оказывается и коренной народ Дальнего Востока - удэгейцы.
Истории удэгейского народа, необычным судьбам удэгейцев Сарла и Масенды посвящены самые поэтические страницы романа. Неразрывная связь с миром природы, очеловечивание всего окружающего - отличительная черта людей из племени удэге. Сарл может отругать обманчивый камень, из-за которого он едва не упал, поговорить с ящерицей, пожалеть соловья, мечущегося возле разбитого гнезда. Но прежде всего он думает о людях, старается изменить их жизнь к лучшему: "Этой весной он добыл у корейцев семена бобов и кукурузы и, впервые в истории народа, понудил женщин возделывать землю". Мечтает приобрести домашнюю мельницу. Но мирную жизнь удэгейцев нарушает докатившаяся и до этих мест война. Старые враги хунхузы и цайдуны, выступающие за белых, вновь угрожают удэгейцам жестокой расправой. А "русские братья"- партизаны обещают дать ружья, семена и орудия труда для обработки земли.
"... вынул трубку старый Масенда и, не замечая обратившихся на него почтительных взглядов, сказал о том, что великий Онку - владыка гор и лесов - велел им жить и умирать в тайге; но они рады принять участие в "большом совете", - русские братья могут располагать их жизнями."
В пятой части романа описывается история жизни удэгейца Масенды от рождения его самого и до рождения его первого сына. Предания и обычаи когда-то великого народа, отражаясь в судьбе одного человека, приобретают почти осязаемую достоверность.
Все мальчики племени подвергались испытаниям - бичом от собачьей упряжки, огнём, порезом на лопатке, морозом, голодом. Эти испытания были как бы игрой, но в этих играх воспитывались будущие охотники и воины..
Когда Масенда подрос, он достойно перенёс и самое главное испытание - провести одному семь дней и семь ночей в пещере без пищи и воды. У него было только оружие - рогатина, нож, лук и стрелы. Выходить из пещеры было нельзя. Можно было только петь песни... После этого испытания юноша становился охотником и воином.
"Так проходил век Масенды, век, в котором кроме удач и несчастий, общих для всех людей, были и его собственные удачи и несчастья".
Автограф Александра Фадеева на книге "Последний из Удэге". Подписан в 1930 году Эльзе Триоле (жене Луи Арагона) в дни Международного съезда пролетарских писателей, который проходил в Харькове.
БОРИС МОЖАЕВ
Писатель Борис Андреевич Можаев много ездил по Приморью, бывал в удэгейских селениях, собирал удэгейские сказки.
О жизни удэгейцев он написал рассказы : "Трое", "Ингани", "В избе лесничего", "Даян Геонка".
ДАЯН ГЕОНКА (отрывок из рассказа)
...Рассказывал он неторопливо и совершенно бесстрастно, словно эта история не имела к нему никакого отношения.
- Раньше как жили наши люди? Один род - одно стойбище, второй род - второе. Сколько стойбищ в тайге было? Юрта от юрты далеко стояла, люди редко виделись, плохо знали друг друга. И вот в нашем стойбище сельсовет объявили. Брата председателем избрали, меня - секретарем. Я ликбез на лесозаготовках закончил, читал по складам, писал большими буквами, с папироску каждая будет. Избрали - значит, работать надо. Как работать? За неделю не обойдешь все стойбища. Стали мы агитировать, чтобы всем в одно место съехаться: жить будет легче, говорим, веселее. Школу, говорим, откроем, детей учить надо. Не хотели переезжать старики. Собираться в одно место не хотели. Где, говорят, зверь живет, там и охотник, а где человек живет - там охотнику делать нечего. Род Кялундзига не хотел ехать в наше стойбище. Пускай, говорят, к нам род Геонка едет. Открыли школу - детей в школу не отпускают. Кто-то со зла сказал: всех детей после школы отберут у родителей и погонят на войну. Шаманы сильно портили народ. Приедешь в стойбище из сельсовета, а шаман возьмет бубен, соберет народ и танцует. Нельзя отрывать людей в это время: духи обидятся. А шаман весь день в бубен бьет и кричит дурным голосом. Долго мы терпели такое дело и не выдержали. И сделали мы с братом политическую ошибку.
Он умолк, видя мою заинтересованность, полез в карман темно-синих суконных брюк, достал портсигар и начал закуривать. Его неторопливые движения и хитроватая улыбка выражали достоинство и удовлетворенность собою: вот тебе, мол, и сказка. Потерпи немного, если хочешь дослушать до конца.
- Такое было дело, - через минуту продолжал Даян, попыхивая трубочкой. - Пришли мы с братом в стойбище Кялундзига антирелигиозную пропаганду проводить. Те на охоту готовились, багульник жгли. Охотники у костра сидели, а шаман бегал перед ними, бил в бубен и высоко подпрыгивал. Подошел брат к костру и крикнул: "Шаман врет про духов! Зачем его слушать?" Испугались охотники, головы опустили и закрыли руками лица. А шаман подбежал к брату и замахнулся на него бубном. Тут брат вырвал у шамана бубен, ударил его о коленку и порвал бубен у всех на глазах. Шаман упал, мертвым притворился. Однако люди разошлись. Нам такое дело понравилось, мы все бубны в стойбище отобрали, потом записали на собрании все в протокол и в райком комсомола отправили. Через неделю вызывают меня в район. Спрашивают: "Расскажите, Геонка, как антирелигиозную пропаганду ведете?"
Я обрадовался. Думаю, есть что рассказать. Я стал говорить, как мы с шаманом воюем. Все рассмеялись, а секретарь позвонил звоночком и строго сказал:
- Это политическая ошибка. Это, товарищ Геонка, анархизм! Мы вас привлечем к ответственности.
Я не знал тогда, что значит слово "анархизм". Однако все умолкли и стали серьезными. Я понял - нехорошее это слово. За что, думаю, меня наказывать? За какой такой анархизм? Может, это воровство? Но ведь мы же не украли бубен, а отобрали и в протокол записали.
Возвратился домой невеселым.
- Что случилось? - спрашивает брат. - Наказывать нас будут, - говорю. - Анархизм мы сделали какой-то, политическую ошибку.
Брат подумал немножко и сказал:
- Ошибку надо исправлять как-то. Может, извиниться перед шаманом?
- А разве такой закон есть, чтобы председатель сельсовета перед шаманом
извинялся? - спросил я.
- Не знаю, - ответил брат. - Надо с нашими людьми посоветоваться.
В тот день пришли к нам на батах охотники Кялундзига. Окружили сельсоветовскую избу, крик подняли, все равно как медведя из берлоги выгоняют. Мы с братом вышли навстречу.
- Куда шаман наш делся?
- Давайте нашего шамана!
- Кто его теперь найдет? - кричали со всех сторон.
- Чего такое? - спрашиваем.
Немного разговорились. Оказывается, шаман к духам ушел. Духи крепко сердиты на весь род Кялундзига. Во время моления в стойбище председатель обидел духов. И ни один Кялундзига не заступился. Худо теперь будет роду Кялундзига, сказал шаман. Удачной охоты не будет, болезнь страшная придет, если шаман не задобрит духов. Но где теперь шаман, кто знает? Надо найти шамана, хорошенько попросить, чтобы он с духами договорился.
- Хорошо, - сказал брат, - я вам найду шамана, с духами договорюсь.
- А разве духи слушаются председателя сельсовета? - спрашивают нас. Видно, совсем не верят.
- Молодые уже слушаются, - важно сказал брат, - а старых мы вместе с шаманом уговорим. И шамана я найду обязательно.
Немного успокоились охотники Кялундзига.
- Ладно, - говорят, - подождем. Не обмани только.
И уехали они домой.
- Где ты искать шамана будешь? - спросил я брата. - Зачем такое дело обещал?
- Найду, - отвечал брат. - Я знаю, к каким он духам ушел.
Вверху по Бурлиту у самого большого перевала скрывалась тогда разбитая банда. Немножко грабила еще. Брат сказал, что шаман туда ушел. И отправился на поиски. Я отговаривал его:
- Зачем идешь? Разве послушает тебя шаман и возвратится с тобой в стойбище?
- Конечно, нет, - отвечает брат. - Зато я выслежу, где шаман прячется, с какими духами живет. Потом приведу туда охотников Кялундзига. Пусть они увидят, как их обманывают. Сами потом переселятся к нам. Хорошая агитация получится.
Я хотел идти с братом. Он не согласился.
- Зачем? Один пойду, - говорит. - Оставайся здесь. Весь сельсовет на тебе.
Конечно, думаю, брат найдет, обязательно найдет. Разве кто знал тайгу лучше брата? Никто. До самого большого перевала не было охотника, как мой брат. Он одним копьем убивал медведя. В голодные годы, когда не было орехов и кабаны ушли из наших мест, Куты-Мафа - тигр - напал на наше стойбище. Он сломал цзали и украл все мясо. Брат один расправился с ним. А ведь Куты-Мафа - божество, как раньше говорили. От его рева сердце замирает, глаз неверно смотрит, рука дрожит.
Веселым был брат. Помню, поплыл на оморочке, песню запел. Таким и видел я его в последний раз.
- Однако, холодно, - прервал я рассказ Даяна. - Давайте пройдемся немного.
Мы выпрыгнули из саней. Я невольно залюбовался его ладной невысокой, несколько сухопарой фигурой. Идет он легко, танцующей походкой, мелким шагом - таежная, охотничья привычка. В тайге нельзя ходить размашисто ни летом ни зимой: летом мешает валежник, а зимой - рыхлый глубокий снег. На ногах у Даяна бурые прокопченные олочки, из-под отворота полушубка черной дубки виден поношенный защитного цвета китель. На черных, торчащих ежиком усах появился белый налет инея.
Несколько минут мы шли молча: по-видимому, обычно молчаливый Даян сожалел, что слишком разговорился. Я попросил его продолжить рассказ, он отозвался без особого желания и рассказывал далее суховато, отрывисто:
- Пять дней прошло - везут брата в оморочке. Смотрим - убитый. Кто убил? Неизвестно. Пуля сначала грудь ему пробила, потом борт оморочки. Видать, с берега стреляли. Выследили. Привезли его охотники Кялундзига. Четыре бата шли вокруг оморочки. Почти все стойбище. Из-за нас, говорят, погиб. Помочь хотел нам. Притихли Кялундзига. Не ожидали, понимаешь, такое дело. И тут, возле оморочки брата, вроде собрания получилось. Пусть, говорили Кялундзига, увидит тот, кто убил Геонка: мы делаем, как он хотел. И решили они всем стойбищем к нам переселиться. И я тогда сказал: пусть все будет так, как будто брат живой. Здесь в толпе стояла жена его, Исама. "Подойди ко мне!" - позвал я ее. Она подошла. Я взял ее за руку, подвел к оморочке брата и сказал: "Смотри, я буду жить с твоей женой, как ты жил. И значит, ты будешь жить во мне". И старики закивали: "Хорошо делает Даян: закон предков выполняет". А мне тогда казалось, будто брат и вправду станет жить во мне.
Схоронили мы его хорошо - никто не плакал.
- То есть как не плакал? - удивился я. - Разве не было жалко?
- Жалко не жалко, а такой закон наши люди имеют, - отвечал невозмутимо удэгеец. - Если кого убьют, нельзя плакать: плакать - значит перед врагом унижаться, мертвого оскорблять.
Видимо, мое удивление было настолько выразительно, что Даян, мельком взглянув на меня, снисходительно улыбнулся.
- Так и женился я на невестке, - продолжал он монотонным голосом. - Семнадцать лет мне было. Всякий человек в это время девушку любит. И я любил одну девушку из стойбища Кялундзига. Имя у нее такое - Тотнядыга. Плакала она сильно, и мне потом тяжело было. Вырежу я себе кингуласти, уйду на Бурлит и наигрываю, а сам ее вспоминаю. У нас есть мелодия такая - "Жалобы девушки" называется. Я хорошо тогда ее играл.
- А из чего делают кингуласти? - спросил я Даяна.
- Трава такая есть. Я сейчас покажу вам.
Он отошел в сторону, сорвал высохшую пустотелую коричневую соссюрею, срезал наискосок со стороны раструба, обрезал бурую метелку, и получилась длинная дудочка. Даян стал втягивать воздух через тонкий конец. Сначала будто заскрипело что-то, потом тоненько взвизгнуло, и в морозном воздухе полилась тихая жалобная мелодия. В ее переливах слышалось то завывание ветра, то плеск ручейка, то свист какой-то знакомой птицы - все это вызывало тягостное ощущение, как будто бы оттого, что утрачено что-то очень близкое и дорогое... 1954 год
Деревянная скульптура
ВЛАДИМИРА БОЙКО
ДЕРСУ УЗАЛА
НИКОЛАЙ ДУНКАЙ И ЕГО КНИГИ
Его называют удэгейским Пришвиным, сравнивают с Арсеньевым, считают продолжателем традиций первого удэгейского писателя Джанси Кимонко — и всё это естественно, закономерно, всё это так, но при всём этом надо сказать главное: живёт на приморской земле самобытный удэгейский писатель Николай Дункай. Он пишет историю своего народа — пишет со знанием жизни, души народа, сокровенных её движений, обычаев, преданий, проблем, радостей и болей. И творчество его самоценно. Я бы назвал его книги энциклопедией удэгейской народности (пусть и не обширной, не многотомной). Это не преувеличение.
Профессор, доктор филологических наук С. Крившенко, предисловие к книге Н. Дункая «Песня о Джанси Кимонко», вышедшей во Владивостоке в 2001 году.
Иван Дункай. Портрет писателя Николая Дункая
По национальности Николай Семёнович Дункай был нанайцем, но всю жизнь прожил среди удэгейцев, любил этот народ и посвятил ему своё творчество. Так он стал удэгейским писателем. В его книгах "Скала сокровищ", "Песня о Джанси Кимонко", "Песня старого кедра" много народной мудрости, яркого, самобытного колорита и очень интересных сведений, наблюдений – о природе, быте, истории удэгейского народа, о тех людях, с кем сводила писателя жизнь.
Отдельная, яркая страница жизни Н. Дункая – это работа в этнографическом музее с. Красный Яр. С 1986 г. он занимался сбором экспонатов, хранителем которых был много лет. Министерство культуры РФ в 1991 г. присвоило музею звание народного, в котором было представлено свыше 500 различных экспонатов – национальная одежда, обувь, предметы обихода, образцы прикладного искусства и т. д. В настоящее время большинство экспонатов передано в районный краеведческий музей в пос. Лучегорск.
Этнографический музей в с. Красный Яр в Приморье
УДЭГЕЙСКАЯ СКАЗКА ПАКУЛА И ОРЕЛ
Бежит коза, среди кустов мелькает. Прицелился Пакула — бах! Упала она. Подошел к ней охотник, нагнулся, а коза ударила его острыми, тонкими копытцами. Рассердился Пакула, загнал козу на сопку; вдруг откуда ни возьмись орел прилетел. Хвать ее и замахал крыльями. У Пакулы волосы дыбом поднялись — среди белого дня добычу прямо на глазах украли.
- Энэе, энэе! — застонал от обиды Пакула.
— Какая несправедливость! Я добыл козу, а орел у меня ее забирает!
Не растерялся Пакула, подпрыгнул повыше, успел за ноги орла ухватиться. Рванулся пернатый разбойник и взвился вверх с козой и с Пакулой впридачу. Болтается человек в воздухе, словно листок на дереве. Посмотрел Пакула вниз: сопка маленькая стала, как голова сохатого, деревья тонкими кажутся, похожие на шерсть козлиную. Обрадовался Пакула: «Зачем нести мясо до стойбища, когда оно само летит с помощью орла?»
Сколько летел орел — никто не знает. У Пакулы руки начали уставать, да и орлу тяжело. Пакула знай себе правит: потянет за левую ногу — орел влево летит, потянет за правую — вправо. Вот и стойбище видно. Обессилел орел и стал спускаться, как раз у самой юрты Пакулы. Удивляются сородичи:
— Хо, хо, великий охотник Пакула! Орла запряг и мясо домой возит!
Орлу голову открутили, мясо козы сварили и стойбищем съели. Из козлиной шкуры жена Пакулы сшила меховые тапочки. Сам Пакула обмахивался веером из орлиных перьев в жаркий день.
ИЛЬЯ ФАЛИКОВ
Песня об олень-цветке (по мотивам удэгейского фольклора)
Хуа-лу!
Побеги, побеги, забеги в мою песнь и жильё!
Пой хвалу, моё племя, округлым копытцам его!
Как четыре сияющих солнца - копытца горят!
Он поднимет одно -
я проснусь и найду в тайге клад!
Он поднимет второе - и клад я тебе принесу.
Вскинет третье копытце - и свадьбу сыграем в лесу!
А с четвёртым - ты сына родишь мне
на счастье моё.
Хуа-лу!
Побеги, побеги,забеги в мою жизнь и жильё!
Расцветай!
Мой олень, мой пятнистый цветок!
Твои пятнышки - каждое, как лепесток.
Не сорву их,
по речке их вплавь не пущу.
Ни стрелы, ни копья и ни пороха
вслед не пущу!
Расцветай - в яровой глубине, на зыбучих песках,
мой летучий цветок,
моё счастье о ста лепестках!
БОРИС ЛАПУЗИН
Удэгейский узор
Я тебя люблю - "би синова аюми"
по-удэгейски
Вслушайся сердцем, пойми
шорохи, всполохи, всплески,
древний язык удэгейский -
би синова аюми.
